Завершить сирийскую войну гораздо труднее, чем может показаться

Успехи российской армии на фронтах в Сирии, а российских дипломатов на переговорных площадках невозможно отрицать. Несмотря на это, противостояние в САР еще только начинается.

Главным положительным итогом российской военной операции в Сирии принято считать освобождение до 75% территории страны от разнообразных экстремистских групп. Это в свою очередь заложило основу для начала переговорного процесса для определения устройства новой – уже послевоенной – САР.
Уже как-то подзабылось, что до появления в Сирии ВКС РФ в руках правительства Башара Асада оставались только прибрежная полоса, Дамаск с несколькими прилегающими районами и плодородные земли вдоль границы с Ливаном. Теперь же экстремисты контролируют лишь часть провинции Идлиб и ряд небольших анклавов. Кроме того, сложной остается ситуация вокруг Курдистана и восточного берега реки Ефрат, а также на израильской границе и в контролируемой американскими войсками зоне Ат-Танф.

Проблема в том, что к оставшимся за боевиками территориям не так-то просто подступиться. Например, непонятно, что делать с Идлибом, ставшим за время войны эдаким «заповедником», куда стекались побежденные террористы из других регионов страны. При этом и там и в Курдистане особенно выпукло проявились основные препятствия для внутрисирийского диалога, какой бы смысл (порой – противоположный) ни вкладывали в это понятие различные договаривающиеся стороны.
Дело в том, что Сирия впервые за много десятилетий продемонстрировала чистый пример так называемого «многоуровневого конфликта», какие в большом количестве встречались во времена «холодной войны». А это неимоверно усложняет поиск его универсального разрешения.

Первый уровень – гнетущая сложность конфликта

На самом нижнем уровне мы имеем дело с внутрисирийской резней, которая делится на религиозную, социальную и политическую, а «на земле» распадается уже на десятки мелких разнонаправленных конфликтов. Например, вопрос Восточной Гуты – это проблема и религиозного экстремизма, и социальных противоречий. Богатый и престижный пригород Дамаска, в котором жили семьи чиновников, военных и инженеров, более десяти лет вбирал в себя люмпенизированную безземельную бедноту из крестьянских районов, которая вытеснила местных джентри и стала опорой религиозного экстремизма.
Совсем другая история в южной части долины Евфрата, условно – в районе Дейр-эз-Зора, где ухудшение климатических реалий в 1980-х и 1990-х годах убило прежде прибыльное фермерское хозяйство и породило отток крестьянского населения в крупные города. На освободившиеся места стали переселяться беженцы из Ирака и бедуинские племена разной степени цивилизованности, а отдельно взятые алавитские, шиитские и христианские поселения столкнулись именно с религиозной враждой в чистом виде (хотя нужно признать и то, что экономическое положение этих религиозных меньшинств в целом было более стабильным, чем у крестьянской суннитской массы, курдов и бедуинов).

Характерный пример: город Маалюля, единственный населенный пункт в мире, где разговорный язык – арамейский, то есть язык Христа. Его захват был для джихадистов чем-то вроде символа, то же касается и его освобождения правительственными войсками. С военной точки зрения со взятием Маалюля можно было и подождать, но природа конфликта требовала не мешкать.
В сильно европеизированных городах (Дамаск, Алеппо, Дераа) длительное время была сильна именно политическая оппозиция правительству Асада, опиравшаяся на лозунги, характерные для «цветных революций». Но со временем выяснилось, что «интеллигентско-студенческая оппозиция» (хотя в ближневосточных реалиях это не совсем то же, что и в Восточной Европе) в силу своей природы значительно слабее джихадистских движений, лишенных моральных терзаний. В результате власть в этих районах тоже перешла в руки религиозных экстремистов, а политический протест растворился во мраке чудовищно трактуемого шариата.

Этого перехода из «жидкого» («демократического») состояния в «твердый» (джихадистский) американцы и европейцы не заметили. Непониманием происходящего во многом и была обусловлена сердечная привязанность проамериканской коалиции к тому, что именовалось «умеренной оппозицией», а равно и безграничное доверие к словам разного рода эмигрантских движений и отдельных личностей из числа бывших сирийских чиновников, «обиженных» Асадом. Американцы и их союзники, конечно, сами виноваты: не заметить слабости тех, кого они избрали себе в союзники, было невозможно. Но идеологические шоры в виде слепой веры во всемирную демократизацию даже подкованным сотрудникам разведки и дипломатам не давали разглядеть реальные процессы «на земле».
Сейчас буквально каждый клочок этой земли требует особого контроля и анализа, изучения местных особенностей и причин конфликта. Без этого даже самый идеальный план, придуманный в высоких кабинетах, окажется бесполезным и неисполнимым.

Второй уровень – борьба за региональное лидерство

Изначально внутрисирийский конфликт быстро стал региональной проблемой: в него включились сразу несколько стран, претендующих на роль регионального лидера и откровенно враждебных друг другу. Причины их противостояния заложены в истории Ближнего Востока, дополнительно осложненной выкрутасами британской внешней политики XX века (особенно – первой его половины) и резкой сменой характера государственного устройства некоторых стран (Ирана, Саудовской Аравии, Турции) в последние пятьдесят лет.

Иран, Турция, Катар, Саудовская Аравия, даже Кувейт – все эти государства имеют в регионе собственные, порой прямо противоположные интересы, а их границы представляют собой произвольно проведенные англичанами (в первую очередь печальной памяти Гертрудой Белл) линии, не совпадающие с этническими и религиозными ареалами. Не факт, что «нарезка» Ближнего Востока по этническим и религиозным границам в тот исторический период решила бы все проблемы, но в значительной степени облегчила бы ситуацию.

В современной обстановке новая перекройка границ вовсе неприемлема, хотя многим кабинетным ученым новый «передел» Ближнего Востока кажется привлекательной затеей. Особенно – в англосаксонском мире, где достаточно поклонников и идейных последователей Гертруды Белл, желающих накрошить современные государства региона на десяток частей. Начать предполагается как раз с Сирии, которая едва не потеряла субъектность, но это автоматически приведет к новому столкновению интересов региональных сверхдержав, последствия которого даже представить страшно.

Сейчас каждый раунд переговоров по мирному урегулированию в САР представляет собой борьбу между различными политическими группами, за которыми хорошо видны интересы той или иной местной державы.

Так, большая часть целей Турции сводится к созданию оборонительного пояса от курдов. Сложнее с персами, изначально поддержавшими Асада «против саудитов» и постепенно превратившимися в его религиозных союзников. Их открытая поддержка шиитского населения раз и навсегда захлопнула дверь для возможного сотрудничества с Эр-Риядом, из-за чего конфликт перешел в неразрешимую стадию. Для саудитов Сирия – поле борьбы против Ирана и Турции и с политической, и с религиозной точки зрения. А мелкие, но обладающие финансовыми ресурсами страны Залива вносят в происходящее дополнительный элемент хаоса, поскольку склонны вставлять палки в колеса и ненавистным саудитам, и этнически чуждым персам. «На земле» это еще год назад приводило к появлению малоуправляемых, но хорошо вооруженных групп непонятной политико-религиозной ориентации, с которыми было практически невозможно договориться.

Есть еще и Израиль с его исторической паранойей, превращающей его в недоговороспособного регионального игрока. Даже в тех случаях, когда Тель-Авив удается убедить в необходимости борьбы с экстремизмом (в реальности израильтяне привыкли не бороться с джихадистами, а исподволь манипулировать ими, направляя их энергию в сторону от своих границ), в запутанной внутриполитической жизни еврейского государства обязательно происходит какой-нибудь спор, по результатам которого все договоренности идут прахом. Само устройство Израиля с его сверхпарламентской демократией и отсутствием общественного консенсуса по вопросам внешней политики заставляет смотреть на все его действия с подозрением.

Конечно, Израиль можно и понять, и простить. Он выработал для себя оборонительную тактику, которая на практике создает новые конфликты внутри всех государств вокруг. Его элита рассуждает таким образом, что пока арабы разобщены, а Иран по уши втянут в шиитские беды, на сам Израиль у них не хватит ни сил, ни средств. Разумно, если смотреть на мир из гетто, но непродуктивно в долгосрочной перспективе.
Тем более что клубок региональных противоречий грозит в любой момент разорвать на части не только Сирию.

Третий уровень – глобальное противостояние

Сирия и Ближний Восток в целом вновь, как и во второй половине ХХ века, стали зоной противостояния планетарных сверхдержав – России и США. В период «холодной войны» практически весь мир был полем боя для советских людей и американцев посредством «прокси» – аффилированных союзников из местных. При этом все «прокси»-войны ХХ века велись не столько за обладание территорией или ресурсами и даже не за установление в той или иной стране идеологически лояльного режима, а за престиж. Классическим примером такой войны был конфликт на Африканском роге, в ходе которого Эфиопия и Сомали поменяли своих покровителей, разочаровавшись в предыдущих.

Понятие «войны за престиж» актуально до сих пор. До появления в Сирии российских войск Дамаск практически в одиночку сопротивлялся давлению чуть ли не всех вокруг. Поражение в этой войне на истощение было предопределено, поскольку даже чисто военные ресурсы Башара Асада таяли на глазах. Поддержка Москвы не только спасла его, но и поставила США в очень неудобное положение.

Так Сирия оказалась спусковым крючком, запустившим механизм новой холодной войны между сверхдержавами (пусть даже сейчас этот термин не слишком уместен). Причем, мотивы этого нового «прокси»-противостояния сюрреалистичны. Утрата США статуса единственной сверхдержавы, потеря ими самопровозглашенной «моральной исключительности» – это процессы вне политики. Это в чистом виде психологический ущерб, но он бывает гораздо более болезненным, чем даже утрата территории или экономические кризисы. Когда война с обеих сторон ведется именно за престиж и моральное превосходство, экономика может и подождать.

В этом смысле показателен пример Франции при президенте Эмманюэле Макроне. Никаких практических интересов у Парижа в Сирии нет, но именно президенту Макрону пришло в голову поднять престиж французского государства чуть ли не до уровня старой Империи. Его открыто называют «Новым Наполеоном» и «Людовиком XIV», и никаких других мотивов, кроме психологически предопределенных, в его стремлении активно участвовать в судьбе САР нет. И эта гонка за престижем может дорого обойтись Парижу.
***
Таким образом, процесс политического урегулирования в Сирии после освобождения от экстремистов большей части территории страны и ликвидации основных очагов сопротивления будет куда более сложным, чем можно себе представить из уютного профессорского кабинета. И даже успешное разрешение какого-нибудь частного случая в любой момент может быть сорвано из-за плохо контролируемых процессов на региональном и глобальном уровнях. А потому – всё только начинается.